Так выпьем же за того, кто "за спичками" написал!

Как деревенский житель может повернуть разговор, чтобы не выболтать лишнего, дать приятелю знак, чтобы и он не проболтался перед третьим собеседником, как выгородить свою гордость перед горожанином, а при случае -- и срезать его, как шукшинские герои срезают городских, и чем занять себя и гостей в деревне, ведь и жатва, и молотьба, и корм скоту -- всё подождёт, кроме души, горящей до разговора, и ведь разговор идёт как необъезженная лошадь, только и успевай ею править, – вот неполный список тем лассиловской "За спичками". Такая, можно сказать, риторика пустыни, пустыни, в которой появляется и исчезает всё, как во сне, граничащая с поэтикой сна. Человек делает что-то, что необходимо не связано с логикой разговора. Случайные мысли, сказанные то ли вслух, то ли про себя. Слышные думающему и иногда всем окружающим. Поступки, которые станут логичными только завтра, и т. д. В повести «За спичками» Лассила поэтика сна соседствует с символичным рождением телёнка у чёрной коровы, а два главных персонажа в самом начале ещё слеплены, как сиамские близнецы: сначала жена одного на вопрос о корове его друга думает, что речь идёт о корове его тёзки. И ничего удивительного: эти финские крестьяне как Труляля и Траляля, – на одно лицо, и напрасно Данелия снимал в фильме разных актёров. Повесть Майю Лассила “За спичками” не стоит сравнивать с фильмом, потому что то, что вы прочтёте в тексте, отсутствует в фильме, а точнее, не может быть показано средствами современного кинематографа. В этом смысле лучшие иллюстрации к повести – те, что у вас в голове.

Герои Лассила – не финские крестьяне, люди в привычных границах социального существа, а речевые пятна, которыми, как на картинах фовистов или на полотнах Сезанна нарисована не история, а видение мира художника.

Стоит понаблюдать диалог глухих, или превращение доморощенной классовой философии из обычной житейской мудрости:

«Дом это есть дом, даже и для бедняка. Любого человека тянет домой, будь он человек знатный или из простого народа. Это не составляет разницы.(...)

Значит, по-вашему, должны быть и низшие люди на свете? Еще бы! Иначе знатные не жили бы в городах по-барски и не презирали бы простой народ.»

Что это, как не пародия на набор речевых штампов социалиста, которая показывает, чего стоит досужее рассуждение на любой манер?

Городскому жителю сложно понять, как можно на улице спрашивать у незнакомого человека такое, например:

«— Где эта улица, на которой осталась наша лошадь?

Какая лошадь? — удивился магистр.

—Да Юсси Ватанена лошадь! — рявкнул Антти, рассердившись на магистра, который медлил с ответом, несмотря на то, что дело было спешное.»

Не забывайте, что дело происходит во сне: спешное дело для крестьянина и прохожего – общее.

«Форсман был удивлен вопросом. Юсси стал объяснять ему:

– Понимаете, моя кобыла… Каряя… Та самая, которая принадлежала раньше Кеттунену!»

Как тут не вспомнить анекдотическую лошадь по кличке Ньютон, которую Василий Иваныч перевёл во вторую роту.

А между тем этот способ думать отличает деревенских от городских и заставляет тех иногда гнать последних. Изучение «чужого», как явления в целом, а не просто mode d'emploi, нужно было бы преподавать всем студентам с углублённым изучением на специальности «Государственное и муниципальное управление» для понимания организации городского пространства, чтобы в нём деревенский человек комфортно чувствовал себя, и не переносил накапливающуюся агрессию вовне, на других людей, или в себя, как это делает городской, страдая при этом от стресса и болезней.